Газета «Новости медицины и фармации» 3(207) 2007

21 февраля 2002 года остановилось сердце профессора В.С. Земскова

Он не вышел ни званьем, ни ростом.

Не за славу, не за плату,

На свой необычный манер

Он по жизни шагал над помостом

По канату, по канату, натянутому, как нерв.

Посмотрите, вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон — упадет, пропадет!

Чуть левее наклон — все равно не спасти!

Но, должно быть, ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути!

Володя…Так называл Земскова великий А. Шалимов. Ученики — уважительно: Дядя Вова, или просто Дядя — именно Дядя — с большой буквы… Он пронесся по жизни метеоритом. Редким, завораживающим, стремительным, прекрасным… но — саморазрушительным. Земскову было отмеряно всего 61 с небольшим на то, чтобы вырасти из обыкновенного мальчишки в великого хирурга, ученого, педагога… И… даже не выполнив своей миссии, Он сумел оглушительно хлопнуть дверью, покинув этот тесный, убогий, так и не понявший и не оценивший его мир…

Коллеги, приятели Земскова и даже «заклятые друзья-недруги» привыкли воспринимать Его на равных. Они все измеряли «своим аршином». Но не было мерила для оценки таланта Земскова. Поэтому, «лицом к лицу лица не увидав», окружающие не осознали гениальности его неуемной личности. Когда-то Тынянов сказал о Пушкине: «Катастрофическая эволюция!» Именно такая катастрофическая эволюция была присуща и Владимиру Сергеевичу со всеми обрушившимися на него последствиями. И все потому, что Он опередил свое время…

И лучи его с шага сбивали

И кололи, словно лавры.

Труба надрывалась, как две.

Крики «Браво!» его оглушали,

А литавры, а литавры —

Как обухом по голове!

Но теперь ему меньше осталось пройти:

Всего три четверти пути!

Академические институты — онкологии (под руководством И.Т. Шевченко) и клинической и экспериментальной хирургии (созданный А.А. Шалимовым) — сделали возможным ренессанс научной хирургии. Именно из этих учреждений и вышли корифеи, прославившие Украину на рубеже ХХ–ХХI веков. Хирурги брали «на абордаж» все новые патологии, проникая в самые сокровенные, ранее недоступные «закоулки» организма больного. Объемы операций неудержимо расширялись, дух — не ремесла, а науки! — дирижировал пространством и временем.

Земсков успел поработать в обоих институтах. Из одного Он ушел в знак протеста, когда власть безнравственно расправилась с его учителем. Из второго… Потому что… ушел. По-другому и не могло быть. Он всегда шел на обгон, оставляя позади покрывшихся плесенью ортодоксальных ретроградов.

— Ах, как жутко, как смело, как мило —

Бой со смертью — три минуты! —

Раскрыв в ожидании рты,

Из партера глядели уныло

Лилипуты, лилипуты —

Казалось ему с высоты.

Но спокойно, ему остается пройти

Всего две четверти пути!

Он во всем стремился к совершенству и не признавал чувства страха. Он был экстремальным гонщиком. Хорошо оперировали многие, но гениально — только Он. Известны были многие, но убедителен — только Он. В те годы хирурги еще ходили на заседания городского общества, но аншлаг — только у Него. Почти во всех больницах Киева создавали какие-то центры, но истинный центр — Центр хирургии печени, желчных протоков и поджелудочной железы — создал только Он. Создал в убогом корпусе самой старой больницы Киева, давно перешагнувшей вековой юбилей. И… Центр заработал. Да как заработал!.. Сначала и чиновники, и хирурги не хотели верить в невозможное, не воспринимали Его всерьез, потом — вредили, еще позже — прижатые к стене неопровержимыми цифрами — завидовали, хотя со временем якобы и смирились. Но осадок остался... Редко кто может простить успех коллеги.

К научным степеням и званиям хирургов всегда относятся с некоторым предубеждением. Хирург либо умеет оперировать, либо не умеет. Какое отношение имеет наука к рукоделию? Но, читая труды (а еще лучше — неопубликованные записки) Владимира Сергеевича, — понимаешь, что Он был действительно ученым, причем не только ученым в прикладной области — хирургии, нет — он был философом медицины. И в этом амплуа потеря Земскова — потеря для хирургии совершенно невосполнимая.

Чем больше проходит времени после ухода Земскова, тем чаще называют Его (без всяких оговорок) Дядей. Добрым, мудрым, справедливым, родным… А Ему так не хватало этого признания при жизни. Хирургия, собравшая в Украине целое созвездие талантов, была, к сожалению, весьма типичным «террариумом» единомышленников. Впрочем, она такой и осталась… К концу жизни у Земскова благожелателей было немного. «Володя, успокойся, не пытайся пробить стену, занимайся кафедрой, строй дачу, разводи цветы, собирай грибы, поживи для себя…» — советовали ему. Хирургическая братия Его боготворила, а чиновники от медицины — сукины дети! — становилась для Него все более чужеродной массой. Счастье и горе Земскова было в том, что Он не мог играть в оркестре. Он был солист. Для него Всевышним были заготовлены совсем другие ноты и совсем другие партии…

Он смеялся над славою бренной,

Но хотел быть только первым.

Такого попробуй угробь!

Не по проволоке над ареной —

Он по нервам, нам по нервам

Шел под барабанную дробь!

Но замрите: ему остается пройти

Не больше четверти пути!

Шло время. Рос авторитет. Пришло признание — умеренное в Украине, восторженное — за рубежом. Он стал признанным, цитируемым, желанным. «С небосвода бесшумным дождем» посыпались награды. Правда, Европарламент оценил Его заслуги раньше родных бюрократов, и академиком Он был избран в Римской, а не Украинской академии. Появилась перспектива реализации планов, но… На смену агонизирующей эпохе развитого социализма пришла «самостійність». Планы в одночасье рухнули. Медицина оказалась на обочине «прихватизации»: грабь неразворованное и выживай, как сможешь! Наука тем более никого не интересовала.

В хирургии Ему оставался интересен только Центр — Его Центр. И тот у него хотели отобрать, выселив из Центральной больницы Киева в районную богаделенку… Но, слава Богу, Он сохранил Центр. А из богаделенки создал шедевр…

Чего это стоило Владимиру Сергеевичу, знает только Бог. Его окружали зависть и злоба коллег да жлобство и тупость власть имущих, держащих наготове кляп, кнут и обглоданный пряник. Но Он не сдавался. Он, как капитан брига из песен Высоцкого, говорил: «Но никогда им не увидеть нас прикованными к веслам на галерах!».

Он созидал. Он не щадил ни подчиненных, ни себя. Он не мог превратиться в тупого и сонного обывателя. Он строил планы и хотел жить… А жить значило для Него оперировать, внедрять все новое, в тысячный раз пересматривать и изменять то, что не выдержало проверки практикой, писать статьи, диссертации, растить учеников, подниматься на все более и более высокий уровень творчества. Он неминуемо шел вперед, все ближе был к Вечности…

Закричал дрессировщик, и звери

Клали лапы на носилки,

Но строг приговор и суров.

Был растерян он или уверен,

Но в опилки, но в опилки он пролил досаду и кровь!

Но зачем-то ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути!

При такой сумасшедшей интенсивности стремлений и такой безумной гонке Он, хочется думать, успел все-таки осуществить самое главное. Он — состоялся!!! И то, что не было услышано при жизни Земскова, обретает новое звучание через пять лет после его смерти.

«Хирурги ходят пятками по лезвию ножа — и режут в кровь свои босые души!». Владимир Сергеевич, спасайте наши души как можно дольше! Вы не успели доиграть свою партию, но успели сказать нам то, до чего мы сами вряд ли додумались бы…

Я видел — наши игры с каждым днем

Все больше походили на бесчинства,

В проточных водах по ночам, тайком

Я отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век, и люди в нем

Не нравились, — и я зарылся в книги.

Но гениальный всплеск похож на бред,

В рожденьи смерть проглядывает косо.

А мы все ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

В. Высоцкий

Я не случайно в реквиеме Земскову столько раз цитировал Высоцкого. Они — одной крови. Земсков и Высоцкий.

Вот уже пять лет, как нет с нами Дяди. Пять лет — как один день...

Но капитан сказал: «На абордаж!»

Еще не вечер… Еще не вечер…

О.Е. Бобров  — «птенец гнезда Земскова»