Газета «Новости медицины и фармации» 4 (488) 2014

Статья опубликована на с. 24 (Укр.)

— Уважаемый Семен Фишелевич, мы с вами давно договорились о какой-то мировоззренческой статье для нашей газеты. Вы обещали. Но вот согласились только на интервью. Почему?

— По разным причинам. Основная — желание быть максимально искренним, живым. Мои статьи скорее имеют отношение к литературе, публицистике. А литературная форма маскирует эмоции. Поэтому — интервью. «Непричесанные», «несглаженные» ответы.

— Вы живете сложно, неровно, иногда — вызывающе. Вы, профессиональный врач, стали одной из самых заметных символических фигур в украинской общественной жизни. Вы хотели этого? Вы к этому стремились?

— Нет, не хотел и не стремился. Так получилось. По воспитанию, по сути своей я — несостоявшийся кабинетный ученый. В студенческие годы я с удовольствием сидел по вечерам в библиотеках. Не ради будущей диссертации — мне было очень интересно погружаться в мир врачей начала XX века, читать их рассуждения. Они, тогда уже давно ушедшие в мир иной, оставили великолепные тексты, искренние мысли. В современной мне советской медицинской литературе такой искренности не было. Разве что «Мысли и сердце» Николая Амосова.

— Так как же так получилось?

— А тут виной КПСС и КГБ. Это они круто изменили мою жизнь. Поверьте, я не стремился в тюрьму. Я боялся ее. Ну, а став тюремным жителем, научился там жить и активно сопротивляться. Там я очень много писал. И публиковался.

— Каким образом?

— Многое, почти все я описал в книге своих мемуаров «Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента». Эта книга доступна, ее можно приобрести в «Издательском доме Бураго». Не думаю, что в вашей газете есть смысл углубляться в историю политических репрессий в СССР, согласитесь.

— Хорошо, вернемся к медицине. Такой странный вопрос: как вы, молодой врач, воспринимали эту новую для вас дей–ствительность с профессиональной точки зрения?

— Остро воспринимал. Я понял, что многое из того, чему меня учили в медицинском институте, не научная истина. Жуткие условия этапных вагонов, гнилая пища, сырость и холод пересыльных тюрем, жесткое одиночество, холод и голод штрафных изоляторов должны были убивать и тело, и личность. Но человек выживал и там. Научился там выживать и я. Человек способен перенести гораздо больше, нежели ему отведено студенческим учебником. Особенно если этот человек любит или ненавидит, здесь очень важны эмоции. Сопротивление злу и опасности требует серьезной эмоциональной подпитки…

— Давайте уйдем от этой острой темы. Расскажите, пожалуйста, до ареста в 1972 году в каких библиотеках вы чаще всего работали?

— В республиканской медицинской библиотеке по улице Толстого и в академической библиотеке, тогда расположенной в здании университета им. Шевченко.

— Это был целенаправленный поиск конкретных знаний?

— Нет, разумеется. Я искал там искренность. Я общался со старыми дореволюционными психиатрами, пытался читать Фрейда, изданного в первые годы советской власти…

— Почему «пытался»?

— Много слышал о Фрейде от своего учителя профессора Мизрухина. Да и вообще запрещенное молодых людей притягивает. Несколько раз пытался «войти» во Фрейда — не смог. Уже потом, в зрелые годы узнал, что многие великие умы ХХ века не приняли это учение. А когда –узнал, успокоился. Уж больно хороша была компания «нелюбителей психоанализа».

— О тюремно–лагерном вашем быте не спрашиваю. Поскольку есть книга. Ваша книга. Когда вы вернулись в Киев?

— Спустя десять лет, в 1982 году. Это были самые тяжелые мои годы. Сначала меня долго не прописывали, затем я не мог найти работу. Даже самую примитивную. Я каждый день ожидал ареста.

— Вы пытались устроиться на работу по специальности, врачом?

— Да, пытался. Меня не брали никуда, даже на скорую помощь, где тогда была острая нехватка врачей. Но однажды мне повезло, я нашел работу на маленьком заводе.

— Но все же вам удалось вернуться в медицину?

— Удалось. Спустя месяцы работы слесарем на заводе я написал генеральному секретарю ЦК КПСС Андропову письмо. Резкое, откровенное письмо… Я ведь уже был привычен к жесткому диалогу с властью. Написал, чтобы выплеснуть свою тоску и горечь. Прекрасно осознавая — впереди новый арест. Последний, по-видимому. Но, к моему удивлению, меня вызвали в Минздрав Украины. Начальник сектора кадров разыграл передо мной спектакль крайней заинтересованности в моей судьбе, по телефону отругал при мне начальника управления кадров горздрава: «Ты плохо работаешь, у тебя не хватает врачей, а врачи в это время работают на заводах слесарями!» В психиатрию меня не пустили категорически, на скорую помощь также (я понимал причину: за мною и моей бригадой нужно постоянно наблюдать, посылать как минимум два автомобиля с группами внешнего наблюдения КГБ). И я стал педиатром, я ведь закончил педиатрический факультет.

— А когда вы вернулись в психиатрию?

— Даже в горбачевский период киевский КГБ не позволил мне вернуться в психиатрию. В Москве я уже печатался в популярных изданиях, журнал ЦК КПСС «Коммунист» заказал у меня статью о злоупотреблениях психиатрией… а здесь, в Украине, все оставалось как прежде.

— Но вы все–таки вернулись в психиатрию? Как это произошло? Когда?

— Меня попросил о встрече министр здравоохранения Украины (тогда — УССР) Юрий Спиженко. Он прямо сказал: «Помогите мне. Я много слышал о вас, был уверен, что вы эмигрировали… Сотни людей атакуют министерство, требуют признать их психически здоровыми, выдать соответствующие справки. Я ничего в этом не понимаю. И не очень доверяю своей психиатрической службе. Помогите, организуйте независимую от Минздрава психиатрическую ассоциацию, пусть все эти требующие экспертизу люди пойдут туда, к вам!» Так, по инициативе Спиженко, возникла наша Ассоциация. Поверьте, без просьбы министра я бы этого не сделал. У меня тогда были другие планы.

— Вы сразу же возглавили Ассоциацию психиатров Украины?

— Нет. Я стал исполнительным секретарем, «рабочей лошадкой» организации. Президентом АПУ был единогласно избран профессор Валерий Николаевич Кузнецов. Затем, спустя восемь лет — житомирский главный врач Виктор Акимович Шумлянский. Я — третий президент, вскоре уступлю это место какому-то другому коллеге. Таково требование нашего Устава.

— Перед началом интервью вы позволили задавать вам любые вопросы. Я хочу задать вам неприятный вопрос. Знали ли вы минуты слабости? Приходилось ли вам предавать кого–либо?

— Да, я знаю вкус слабости. Горький вкус… Я никогда не был героем, не хотел им быть. И я не стремился в тюрьму. Я боялся! Боялся КГБ, боялся неволи, многого боялся. Я знаю, что такое компромисс. Но… Я упрямый. И я не подставляю щеку, если меня ударили по другой. Предавал ли я? Думаю, я бы предал и себя, и своих друзей, если бы меня били, пытали. Но меня не били и не пытали. Но однажды я ощутил себя предателем. Еще до тюрьмы. Я работал тогда психиатром в городе Коростень Житомирской области. Однажды меня срочно вызвали в милицию и попросили освидетельствовать задержанного эксгибициониста. Мне удалось разговорить этого несчастного, бывшего морского офицера. Я пообещал ему помощь, уговорил начальника горотдела милиции не возбуждать уголовное дело. Спустя 15 суток его выпустили. А за эти 15 дней многое изменилось в моей жизни, главный врач поликлиники жестко предложил мне освободить место. Его подружка, скверный невролог, сексапильная малограмотная грубиянка, возжелала быть психиатром… Я согласился, меня ждал Киев. В последний день в Коростене, получив трудовую книжку, я вышел из поликлиники. Ко мне подошел усталый, не очень молодой человек и тихо сказал: «Доктор, я пришел к вам. Я хочу быть как все. У меня семья, двое детей. Помогите мне!» Это был он, бывший морской офицер. Я не остался в Коростене, я не помог ему. Я предал его тогда. И сейчас, спустя сорок три года, я вижу его лицо.

— Простите, я не хотела причинить вам боль. На самом деле я хотела спросить о другом: вы привыкли говорить вслух то, что говорить не принято, опасно. Знаю, что у вас какие-то особенные отношения с некоторыми высокими государственными чиновниками. Трудно ли вам общаться с ними?

— Ошибаетесь, я не настолько прямодушен, прямолинеен. Но я давно определил для себя грань, через которую не переступаю. Стараюсь не лгать, но умею иногда не все называть своими именами. Все на самом деле очень просто: я никогда не прошу денег, не прошу должности, ничего не прошу для себя лично. Это весьма облегчает общение с не очень приятными людьми.

— Я читала, внимательно читала книгу ваших мемуаров. Там — многое. Но там почти нет психиатрии! Ведь вы много писали на профессиональные темы, много выступали. Почему вы не захотели опубликовать и это?

— Это другой жанр. И у него совершенно иной читатель. Недавно я решился на публикацию именно такой книги, она будет называться «Психиатрические рефлексии». По-видимому, первым текстом в ней будет мое экспертное заключение по делу генерала Петра Григорьевича Григоренко, за написание которого я собственно и получил десять лет наказания. Я решился на эту книгу, осознав, что мои молодые коллеги совершенно ничего не знают о том, что было советской психиатрией 30–40 лет тому назад, как украинская психиатрия уходила из советского прошлого. Надеюсь, книга выйдет летом этого года. Не уверен, что она будет читаться легко, но эти тексты должны остаться. Совсем не потому, что они чрезвычайны. Они — история. А историю своей страны и своей профессии необходимо знать хотя бы поверхностно.

— Семен Фишелевич, вы планируете еще какие–то книжные публикации?

— Да, планирую. К осени-зиме этого года хочу подготовить и издать книгу документов с комментариями под общим названием «Шарлатаны в психиатрии. Украина, рубеж ХХ–ХХI веков».

— О чем и о ком будет эта книга?

— О нас. О тех из нас, кто является позором профессии. Наглых, безнаказанных жуликах, имитирующих умение лечить. Разумеется, там будет и псевдопрофессор Андрей Слюсарчук, чуть не ставший директором Института мозга в Киеве. Об остальных пока умолчу, сохраню интригу…

— Ну, это будет скандал…

— Не думаю. Скандала не будет. Жулики и имитаторы сделают вид, что их это не касается. Впрочем, увидим…

— Спасибо за интересное интервью.