Газета «Новости медицины и фармации» 7-8 (499-500) 2014

Статья опубликована на с. 28-29 (Мир)

В Интернете случайно наткнулся на заметку, опубликованную в немецкой печати. Случайно ли?.. Давно уже заметил, что в происходящем со мной нет ничего случайного.

К сожалению, не обратил внимания, где именно опубликована заметка. Не подумал, что захочу возвратиться к ней. Небольшой текст так подействовал на меня, что, кроме прочитанного, которое предстало предо мной картиной или сценой в натуральную величину, я на время вообще отключился от всего настоящего. До поиска ли источника в таком состоянии? Нужно ли мне повторно удариться в переживания?

А текст простой. В немецком Ростоке (портовый город на Балтийском море, в земле Мекленбург — Передняя Померания) то ли во время ремонта, то ли при строительстве дороги ковш экскаватора чиркнул по крыше танковой башни. Постепенно выкопали танк Т-34. И нашли в нем останки погибшего экипажа. Пять человек. Выяснили: 1 мая 1945 года тридцатьчетверка въехала на заминированный мост. Мина была не противотанковая, а морская. Как известно, тридцатьчетверка не сравнима по величине с морским кораблем, против которого применяется огромная морская мина.

Позвольте мне объяснить некоторые скучные детали. Противотанковая мина — несколько килограммов взрывчатки. Если танк наедет на нее гусеницей, мина разрушит ходовую часть, гусеницу, катки, может быть, ведущее колесо или ленивец. То есть остановит танк и на какое-то время выведет его из боя. Такой танк подлежит ремонту. Иногда может даже счастливо обойтись без жертв. В худшем случае погибнут или будут ранены два члена экипажа — механик-водитель и лобовой стрелок. Если уж очень не повезет, пострадают и члены экипажа, находящиеся в башне.

Немцы отлично знали разницу между никчемно обученными новенькими советскими танкистами, прибывшими на фронт в только сейчас созданных танках, то есть пополнение из маршевых рот, и танкистами, вернувшимися из госпиталей после ранения. Эти воевать уже умели. Поэтому немцы стремились уничтожить не только танк, но и экипаж танка. С этой целью против танков применяли фугасы. Противотанковая мина служила только детонатором для нескольких сот килограммов взрывчатки. Морская мина в отличие от танковой и была своеобразным фугасом. Несколько сот килограммов взрывчатки. И детонатор ей не нужен.

Нет слов, чтобы рассказать, какой страх у меня вызывала даже мысль о фугасе. Казалось бы, какая разница — убьет тебя пуля весом в 9 граммов или фугас весом в 200 килограммов? Но, впервые увидев башню тридцатьчетверки весом восемь тонн, взрывом фугаса отброшенную на двадцать метров от корпуса танка, я уже не мог отделаться от воспоминаний об этом зрелище, от этого впившегося в меня страха.

Командование, не представлявшее себе, какой я трус, считало меня мудрым тактиком. А мой механик-водитель, вероятно, проклинал меня, когда, по возможности избегая дорог и танкодоступной местности, я приказывал вести машину черт знает через какие препятствия. Причиной была не тактическая мудрость, а просто трусость, подлый страх. Фугасы! Конечно, стыдно признаться, но была у меня такая неизлечимая болезнь — фугасофобия.

Посещали меня и другие страхи. Как-то проходя мимо подбитого танка, я обратил внимание на аккуратную дыру в башне, сбоку от маски пушки. Такую аккуратную и точную, словно ее проделали на заводе в башенном цехе.

Так, болванка. Восемьдесят восемь миллиметров. Страх пронзил меня до костей, хотя вокруг была тишина и безопасность. Я отвернулся. Я не хотел, чтобы башенный номер напомнил мне, кто воевал в этом танке. Спасался от воспоминаний. Пришел к своему экипажу и тут же записал стихи:

Зияет в толстой лобовой броне

Дыра, насквозь прошитая болванкой.

Мы ко всему привыкли на войне.

И все же возле замершего танка

Молю судьбу, когда прикажут в бой,

Когда взлетит ракета, смерти сваха,

Не видеть даже в мыслях пред собой

Из этой дырки плещущего страха.

Написал, и вроде стало легче. Вроде излечился. Во всяком случае, больше не думал об этой проклятой дыре в башне. А вот башня, отлетевшая от корпуса, не оставляла меня в покое. Фугасофобия.

Вернусь к заметке в Интернете. Из нее, написанной непрофессионально, без технических подробностей, я все-таки узнал, что башня тридцатьчетверки на несколько метров отлетела от корпуса. Следовательно, не противотанковая мина. Фугас! Нет, мост не минировали сотнями килограммов взрывчатки с противотанковой миной-детонатором. В портовом Ростоке оказалось большое количество неиспользованных морских мин. Такую «игрушку» нельзя на мосту замаскировать. Обнаружить ее при осмотре моста можно было без всяких усилий.

Танк наскочил на мину 1 мая 1945 года. До окончания войны оставалось 7 дней и несколько часов. На следующий день после взрыва танка завершились бои в Берлине. Но ведь 1 мая!

В заметке процитированы слова в ту пору мальчика, собиравшегося пройти туда, на восточную часть моста, к которой подъехал танк! Надо полагать, мост не короткий. В дельте реки Варнов, впадающей в Балтийское море. Если мальчик мог беспрепятственно попасть на мост, то, тоже надо полагать, никакой охраны моста не было. Росток предчувствовал капитуляцию и не особенно воевал, если вообще воевал. Въехать в город даже по этому заминированному мосту можно было без особой опасности. Зачем же? Зачем нужна была и эта гибель?

Я был уверен, что после ранений рубцы мои давно и хорошо окрепли. Даже малограмотный хирург мог бы подтвердить это официально. Но я ошибся. Оказалось, у меня не давние рубцы, а открытые раны. И на каждую из этих ран сыпалась соль по мере чтения проклятой заметки.

Я вдруг почувствовал себя тем погибшим гвардии лейтенантом, командиром найденного танка. Я представил себе, как ему отдавали приказ. Первое мая! День смотра революционных сил мирового пролетариата! Именно сегодня, в день этого самого смотра, должен быть взят Росток! Вперед! Мать вашу!.. Вперед!

Кто был автором приказа? Кто отдавал его? Командир батальона? Командир бригады? Или комбриг получил приказ от еще более высокого командира? Именно 1 мая взять Росток! И никаких гвоздей! Допустим. Но у этого комбрига в бригаде разведка имелась? А кроме подразделения разведки, в штабе бригады сидел начальник разведки. Тот, который получал свои ордена, ни разу и близко не подвергаясь опасности. Мог он приказать осмотреть неохраняемый мост? И послать саперов убрать или обезвредить мину?

А зачем это отдававшему приказ? Зачем, можно сказать, в последний день войны менять привычные и установленные правила ведения боя? Менять стиль командования, применявшийся в течение всей войны? Чушь! Кто когда из больших командиров жалел танки? Танки? Новые сделают. Те люди в тылу, что в муках и голоде, в тяжком труде разбитыми руками делали эти танки. Погибнут танкисты? Не смешите меня! Кто же их когда-нибудь жалел. Придет новое пополнение.

Все это мне отлично известно из личного опыта. Очень хорошо помню, как получал приказы. А ведь мне повезло на относительно неплохих командиров. Я очень хорошо помню, как мой командир батальона, отдавая мне нелепый приказ, явно переживал и угощал меня стаканом водки. Он знал, что посылает меня на бессмысленную гибель. Надеялся ли он, что я каким-то невероятным способом выполню этот преступный приказ и даже не погибну? Возможно.

И ведь приказы действительно я каким-то невероятным образом выполнял. Или, вернее, старался выполнить. При этом за весьма продолжительный срок пребывания в бригаде прорыва (продолжительный по военным меркам выживания танкиста), за восемь месяцев, потерял всего четыре танка, в которых был командиром экипажа. То есть знал, на что я обрекаю четырех моих подчиненных, закупоренных вместе со мной. То есть был не только самоубийцей, но и убийцей. В первом танке был убит один. Во втором танке был убит один. В третьем танке были убиты трое. В четвертом танке убиты трое, два тяжело ранены. И еще, кроме танкистов, убиты шесть десантников. На третьем танке тоже были десантники. Бойцы штрафного батальона, сформированного из офицеров, освобожденных из плена. Возможно, батальон был не штрафным, а штурмовым, но они называли себя штрафниками. Эти-то десантники погибли не на танке. Контузии, легкие ранения, ожоги во внимание не принимаю.

Из заметки явствовало, что погибшие танкисты были гвардейцами. Из какого подразделения? Ясно, что бригада гвардейская. Отдельная или входившая в корпус? Думаю, в архиве и сейчас можно найти данные. Известно, что часть наступала на Росток. Значит, это Второй Белорусский фронт. Как 1 мая 1945 года сообщили родственникам о гибели танкистов? Знали ли родственники, где похоронены их близкие? Сомневаюсь. Погибшие ведь не были похоронены. Только сейчас немцы похоронили их в центре Ростока, а найденную тридцатьчетверку поставили как памятник.

Каждый раз, когда мы с женой приезжаем в Германию или когда в Чехии я сталкиваюсь с немцами примерно моего возраста, во мне оживает война. Но могу ли я не испытывать благодарности к немцам за похороны погибших советских танкистов, за тридцатьчетверку, ставшую памятником? Это при том что до сих пор валяются непохороненными кости советских воинов на территории бывшего Советского Союза.

Благородный доброволец-энтузиаст прислал мне письмо из Украины. Он занимается историей 130-й стрелковой дивизии. В этой дивизии рядовым пехотинцем я начал войну, дослужился до командира взвода. Потом был ранен. Ничего нового не сообщу, рассказав о наших невероятных потерях. Так вот, только сейчас, через семьдесят один год после гибели, похоронены мои погибшие товарищи.

Похоронены не официально, не властями, а добровольцами. Среди похороненных я в письме увидел фамилии мальчиков, с которыми начинал войну.

Как же не оценить благородства немцев? И вообще, против моего желания, больше того — при моем отчаянном сопротивлении внезапно возникают соображения, требующие ревизии прочно устоявшихся в моем сознании стереотипов о войне и ее участниках. Я ведь продолжаю праздновать День Победы, в этот день один раз в году надеваю пиджак со всеми орденами и медалями.

Относительно недавно прочел книгу отважнейшего немецкого лейтенанта, танкового аса. Надо ли объяснять мое отношение к фашисту, уничтожившему самое большое количество советских и американских танков? Но главное — советских. Их несравнимо большее количество в списке уничтоженных им танков. И вдруг выясняется очень существенная деталь его биографии. Самую высокую военную награду, железный крест с дубовыми листьями, должен был вручать ему Гитлер. Но фюрер был занят и поручил это Гиммлеру. Во время обеда в честь награждения Гиммлер предложил лейтенанту перейти из вермахта в ваффен СС со значительным повышением в звании и должности. Танкист поблагодарил и отказался, понимая, что отказ не может не быть воспринят как отказ солдата стать национал-социалистом. Понимая, как это опасно.

Поэтому сейчас, когда я уже не ярый коммунист, каким был на должностях от командира танка до командира танковой роты, несколько иначе воспринимаю соображения танкиста, командира «тигра», воевавшего против меня.

Воевать он начал в конце 1943 года. К мирному населению не прикасался. Даже, в отличие от меня, против пехоты фактически не воевал. Только против танков. О! Я хорошо помню, что такое «тигр»!

Не забыть, как, побив все рекорды скорости, мы драпали, увидев «тигры» в засаде. Третий танк, в котором я воевал, был подбит «тигром». С механиком-водителем мы выскочили и трое суток прятались на кладбище в склепе, рядом с которым стоял «тигр». Может быть, тот самый, который подбил нас.

Последнее наступление. Январь 1945 года. «Тигр» нагло, безбоязненно, не маскируясь, стоял перед опушкой леса и в течение примерно двух минут уничтожил шесть тридцатьчетверок, которыми командовали только что выпущенные из училища младшие лейтенанты, даже минуты еще не бывшие в бою. Шесть тридцатьчетверок из десяти. Они колонной, неизвестно как и неизвестно откуда, появились и подставились «тигру». Представляете себе? Колонной! Как на параде! Четыре машины, прыгая под огнем по заснеженному полю, мне удалось увести в укрытие, за которым прятались мои танки. Я до сих пор в глубине души горжусь тем, что моя тридцатьчетверка хоть в малейшей мере сумела отомстить тому «тигру». Мы уничтожили его.

Тридцатьчетверка против «тигра» — что Давид против Голиафа. Нет, некорректно это сравнение. Это только если сравнивать металл. Беда в том, что тридцатьчетверкой очень редко руководила голова Давида. А в «тиграх» сидели не тупые Голиафы. Нет, в них находились умеющие думать и воевать. Но откуда могли появиться головы для тридцатьчетверок, если в танковом училище значительную часть времени будущие командиры занимались гениальным учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и строевой подготовкой. А из танка почти не стреляли. Представляете себе, как мне на командирском сиденье был необходим строевой шаг? А этот самый танковый ас, по его признанию, прошел длительную и очень серьезную подготовку, которая мне и не снилась.

Интересно, как бывший командир «тигра» сравнивает немецких танкистов с советскими. Пишет, что за каждого немецкого танкиста можно было отдать пять советских. А за каждого советского — двух американских. Не знаю, как эти коэффициенты подходят для определения качества танкистов. Попробую по-другому, сравнением количества уничтоженных немецких и советских танков с 22 июня 1941 года до 9 мая 1945 года. По данным советской статистики, немецких уничтожено 32 500, советских — 96 500. Советских почти в три раза больше, чем немецких. Так что можно было бы возразить немецкому танковому асу, что не пять за одного, а только три. Но, возможно, у него другая статистика.

Мне трудно оценить по этой статистике качества танкистов потому, что много знаю о Прохоровском танковом сражении. В ту пору я находился в училище. Нам, курсантам, рассказывали о Прохоровке как о величайшей победе советских танкистов. 12 июня 1943 года в немецкой танковой дивизии Лайбштандарт СС погибло 39 танкистов, в дивизии Тотенкопф — 69. В Пятой советской танковой армии, воевавшей против этих дивизий, — 1304. А всего во время Прохоровского сражения у немцев было убито 149 и 33 пропали без вести. А в Пятой танковой армии более 10 000 убитых и раненых. Так что трудновато сравнивать. Хотя и статистика.

Что касается меня, советской статистике я перестал верить еще в студенческую пору, еще не излечившись от мировоззрения, которым болел с детства. Дело в том, что летом 1948 года в городе, в котором я учился, вспыхнула тяжелая эпидемия сальмонеллеза. Студенты и я, третьекурсник, в их числе, немедленно без всякой команды включились в тяжелую работу. По официальным данным в городе во время эпидемии умерли четыре человека. Из этих четырех только на месте моей работы я видел… шестнадцать умерших. Советская статистика.

А вот еще один пример из моего личного опыта. Утром 13 марта 1961 года, когда Куреневку в Киеве затопила лавина грязи, хлынувшей из Бабьего Яра, я начал оказывать помощь пострадавшим в катастрофе. Пятьдесят шесть часов не выходил из операционной. Официально сообщили, что погибли сто сорок семь человек. Один из первых раненых, поступивших в нашу больницу, рассказал, как лавина полностью погребла трамвай. Вы представляете себе киевский трамвай в час пик? Со спрессованными пассажирами. Думаю, в одном трамвае находилось более ста пятидесяти человек. А таких трамваев было семь. И троллейбус. И рейсовый автобус. Но транспорт — это только часть трагедии. На третьи сутки нам неофициально по секрету сообщили, что пока известно о двух тысячах погибших. А сто сорок семь продолжало оставаться официальной цифрой. Сколько раз по сто сорок семь было в конечном итоге, я и сейчас не знаю. Советская статистика.

Заносят меня побочные ассоциации. Какое это имеет отношение к раскопанной тридцатьчетверке? Но куда мне деться, если это одна из деталей войны? А воспоминания о ней ведут меня своими путями. И на этих путях самое страшное — неотступные воспоминания о потерях.

Допустим, что Советский Союз действительно потерял во время Отечественной войны только 96 500 танков. Какая кругленькая цифра! Полный состав 1484,6 танковых бригад. Волосы встают дыбом, когда задумываешься даже над этой цифрой советской статистики. А ведь в каждом танке экипаж. Люди. От Волги до Эльбы трупами завалили немцев.

Надеюсь, вы поймете, что я ощутил, прочитав об одном из, допустим, 96 500 уничтоженных советских танков. Тридцатьчетверка. Пять танкистов. Наконец, через шестьдесят семь лет после гибели, они упокоятся в могиле.

Должен попросить прощения за сумбурный рассказ. Всегда так, когда начинаю говорить о войне. Возникшая мысль немедленно обрастает побочными ассоциациями. Трудно сосредоточиться на одном. Да и вообще, кому нужен этот рассказ? Не достаточно ли? Не следует ли прекратить вспоминать ту войну?

Но сейчас я просто хочу поблагодарить людей, похоронивших танкистов и поставивших памятником тридцатьчетверку. То, что это совершили немцы, произвело на меня еще большее впечатление.

Люди.